В пятницу я вдруг обнаружила, что моя спина меня ненавидит. Ненавидит настолько, что терпеть нет никакой возможности. Поэтому я позвонила Хуану с просьбой погулять в субботу с Эстелой, чтобы я смогла сходить к массажисту и на прочие необходимые процедуры – черт с ней, запланированной ранее парикмахерской, волосы, в отличие от спины, не болят.
В субботу Хуан, с Эстелой и подробными инструкциями в стиле “звони, если что”, пошли в наш любимый парк, а я отправилась собирать себя по кускам в районный Центр Физкультуры и Здоровья.

Не успела я раздеться и лечь, подставив спину массажистке, как зазвонил сотовый. У меня екнуло сердце: на испанский номер мне звонят редко, даже нет – очень редко, и, в большинстве случаев, по серьезным причинам. Поэтому я извинилась, слезла с лежака и взяла трубку.
На противоположном конце быстро-быстро заговорили по-испански. Голос был вроде бы даже знакомый, но вспомнить его хозяина я не смогла.

– У меня с испанским плохо, – сказала я, как только невидимый собеседник остановился перевести дух. – Английский?
– О, это действительно ты, – сказали на другом конце по-английски. – Это из полиции мунисипаль. Карлос, помнишь?
– А-а, конечно помню. Привет, Карлос.
– Привет. А где твоя дочь?
На фоне разговора раздавались знакомые вопли, так что я посчитала вопрос глупой шуткой.
– Судя по всему, у вас, хотя должна гулять с моим другом в парке возле Villablanca. А что?
– Все в порядке, не волнуйся… в общем… да, они у нас… но уже уходят… она просто кричит… как обычно.
И на этом трубку положили.

Я, конечно же, сразу набрала Хуана, удостоверилась, что вопли никуда не делись, и спросила все ли в порядке. Он уверил меня, сквозь смех, что все хорошо, волноваться не о чем, и что когда они вернутся, он расскажет мне нечто очень забавное.

“Забавное” заключалось вот в чем. Самая короткая дорога в парк – через территорию полицейского управления. Нашего управления, в котором Хомяка все дежурные знают. Поэтому, увидев ее не со мной, первым делом Карлос с напарником решили задержать и коляску, и Хуана, затащив обоих в свое здание, которое Хомяк не любит и потому орет – оно слишком похоже на поликлинику, где ей давеча прививки делали, – и, на всякий случай, поинтересоваться, а в курсе ли я, где мой драгоценный ребенок. Из телефонной книжки в мобильном Хуана брать телефонный номер эти милые люди отказались, мотивируя это тем, что “откуда мы знаем, что это ее?”, потому минут двадцать искали его в листах регистрации. Обнаружив, позвонили мне, удостоверились, что все в порядке, и отпустили мое сокровище с ее провожатым на все четыре стороны.

Подумалось, что перед приездом К. придется зайти к ребятам и предупредить.
От греха подальше.

Мы с Хомяком каждый день ходим гулять в ботанический сад. Точнее, в одно из его “продолжений”, которое расположено в 10 минутах от дома. Каждый день мы дважды проходим местное полицейское управление. Нас там уже знают, улыбаются и спрашивают как дела. Хомяк на это смотрит откровенно мрачно, и “мальчики в форме” ей совершенно неинтересны, хотя они время от времени и пытаются вызвать ее благосклонность хоть как-то: например, позавчера один полицейский тряс над ней наручниками вместо погремушки.

Так вот, идем мы сегодня с прогулки, как обычно, останавливаемся обменяться парой фраз с дежурными, жующими бутерброды, и тут Хомяк, глядя куда-то в сторону основного входа, начинает улыбаться и говорить что-то на своем непонятном языке. В общем, всячески проявлять свой шарм. Оборачиваюсь – метрах в 20 от нас, стоит у входа в управление весьма крупный мужчина без особых опознавательных знаков, и молча курит. То есть, чем он так Хомяку приглянулся – непонятно, ничего яркого на нем нет, голоса не слышно и нам он точно не знаком.

Спрашиваю собеседников: так и так, кто это такой. Один из полицейских с которыми мы трындим “за жизнь”, проследив мой взгляд, говорит: “А… Это наш новый главный. Редкий сукин сын, но как на гитаре играет…”

Есть у меня бывший, который некогда был очень симпатичным мальчиком. “Был”, потому что после последней встречи с ним у меня поднялась температура – я не верила, что можно так себя ненавидеть, – а из-за его последней увиденной фотографии я расстраивалась дня два, воочию удостоверившись, что алкоголь и сигареты до добра не доведут. Собственно, эта самая фотография теперь показывается Хомяку, когда она плохо себя ведет и не хочет спать, со словами “у-у-у-у! страшно?”.

В самом начале Хомяк просто смотрела на монитор, но с некоторых пор научилась театрально пугаться: прижимает кулачки к лицу, зажмуривается и вытягивает губы в попытке повторить “у-у-у-у”.
Типа “страшно-страшно”.

Вчера ненароком подумала, что их реальной встречи надо избегать, как огня.